В около интеллектуальной среде принято считать, что основная (непривилегированная) часть населения, проще говоря, массы находятся под постоянным, непрекращающимся влиянием средств массовой информации — на этом базисе построено огромное количество идеологем: от контркультуры до левых с правыми. Апологеты бунтарского духа объясняют сложившееся положение эффективностью атаки знаков на людей, являющихся объектом пропаганды\рекламы\развлечения, но при таком (упрощённом) понимании процесса коммуникации упускается из виду, что масса — медиум гораздо более мощный, чем все средства массовой информации, вместе взятые. Внимающая публика всеми способами избегает подчинённого положения. Следовательно, не СМИ подчиняет массу, а она захватывает и поглощает СМИ. Не спроста такие сервисы, как В Клоаке имеют такую бешеную, я бы сказал, нездоровую популярность. Социальные сети – экзотический материк гипнотического транса, срез массового бессознательного. Как подметил (философ-евразиец) дядя Саша Дугин, пользователь не просто растворяется в мире анкет, но превращает свою нелепую, пустую жизнь в яркую вереницу новостей, обновлений и новых фотографий. Повседневное, будничное существование людей, уход масс в область частной жизни — непосредственный вызов политическому. Роли меняются: полюсом силы оказывается уже не политическая дискурсивность, с ее абстрактной событийностью, а как раз обыденная, текущая жизнь. Серость в зените славы.

selia spaulding & captain spaulding by 04_

Как известно, уровень социализации измеряется не столько степенью развитости институциональных связей, сколько количеством циркулирующей информации. Принято считать, что вводя в массы информационные инъекции, их структурируют, будто с помощью информационных посланий высвобождается (заключённая в них) энергия социального протеста. Чушь! На самом же деле всё складывается прямо противоположным образом. Бесконечные морализаторские призывы к информированию, диктуются исключительно логикой производства здравомыслия: гарантировать массам высокую степень осведомлённости, обеспечить им полноценную социализацию, повысить их культурный уровень, etc. В этих призывах, однако, нет никакого толка — рациональная коммуникация и массы несовместимы. Существуют одна-единственная динамика — динамика массы и одновременно средств массовой информации. Mass(age) is message, как писал Жан Бодрийяр. Чем больше они слушают, тем меньше понимают. Информация исчезает, не успев осесть пылью в головах многочисленной аудитории, каким бы революционным ни было её содержание (политическим, философским, культурным), но вместо того, чтобы качественно трансформировать массу в энергию, информация осуществляет дальнейшее производство массы. Очевидно, что информация призвана передавать смысл, удерживая массы в смысловом поле, но им не нужен смысл, они жаждут, по старинке, «хлеба и зрелищ». Массы принимают абсолютно все и абсолютно все делают зрелищным, удобоваримым продуктом для поверхностного созерцания плоского экрана; им не требуется смысловой код; они не испытывают дефицит смыслов; они не нуждаются ни в рациональном сознании, ни во фрейдовском бессознательном; они не сопротивляются — они обрекают все на соскальзывание в сферу тотального бессмыслия. Масса не излучает, а поглощает все обращённые к ней призывы, и от них ничего не остается. На все поставленные перед ней вопросы она отвечает совершенно одинаково. Призыв к массам, в сущности, ВСЕГДА остаётся без ответа. Она с безразличием пропускает сквозь себя ВСЕ воздействия и ВСЮ информацию. Убедить ее в необходимости серьёзного подхода к содержанию не удается никакими усилиями. Массам вручают послания, а они интересуются лишь знаковостью, на что не раз указывал Герберт Маркузе, массы ослеплены игрой символов, они воспринимают всё, что угодно, лишь бы это оказалось зрелищным. Не приемлют массы лишь диалектику смысла, и нет серьезных оснований бить себя в грудь и утверждать, что кто-то сознательно вводит их в заблуждение. Для производителей смысла такое предположение, конечно, удобно — предоставленные сами себе, массы якобы все же стремятся к естественному свету разума. В действительности, все обстоит как раз наоборот: именно будучи «свободными», они сознательно отказываются от смысла и жаждут зрелищ, вопреки диктату здравомыслия. Они чувствуют, что за гегемонией умных формул скрывается ужасающий террор схематизации, и, насколько могут, сопротивляются ему, переводя все артикулированные дискурсы в плоскость иррационального, туда, где знаки смыслом уже не обладают. Они суть и могущество инерции, власть серого кардинала нейтральности.

Со смыслом дело обстоит, в сущности, так же, как и с товаром. Долгое время капитал заботился только о производстве — с потреблением затруднений не возникало. Сегодня приходится думать о потреблении, а значит, производить не только товары, но и самих потребителей, производить сам спрос. И это второе производство неизмеримо дороже первого. Та же ситуация и с кинематографом, который создавался как агент рационального, документального, содержательного, социального, но быстро сместился в сферу воображаемого: психоанализ извлекает сны, кинематограф их демонстрирует. К слову, стоит задуматься: глупеет ли зритель, поглощая массовое \ легковесное pop-corn movie, пропагандирующее трехмерное вовлечение в банальный сюжет, или же зритель, созерцающий его, всегда был приверженцем вездесущей бессодержательности? Я уверен, что сами кинематографисты заинтересованы в том, чтобы преувеличивать пропагандистскую эффективность кино. Поэтому, когда я слышу: «не нужно снимать фильмов с насилием, а нужно снимать доброе и духовное кино», то я подозреваю, что речь идет, главным образом, о борьбе за ресурсы. Кино, как мне кажется, не имеет прямого идеологического воздействия на зрителя, но оно — и это немаловажно — способно предъявлять зрителю влиятельные образы и модели социального поведения. Но и не стоит забывать золотое правило индустрии развлечений: зрителя унижать нельзя, НИКОГДА! Зритель – чуткий индикатор; индикатор чувствует себя неуютно от того, что он не умен и не читает умных книжек. Аналогичная ситуация и с техникой, наукой и знанием: они обречены на существование в качестве магических практик, транслируемых 24 часа в сутки по discovery, и предназначенных для потребления зрелищ.

Но точно также и власть, в течение долгого времени, довольствовалась лишь тем, что производила смысл (идеологический); спрос развивался сам — он вбирал в себя предложение и ожидал нового. Смысла недоставало, и революционерам приходилось приносить себя в жертву наращиванию его производства. Сейчас дело обстоит иначе: смысл повсюду, его производят всё больше и больше, и недостаёт уже спроса на него. Без спроса, без восприимчивости, рождающей минимальную причастность, власть оказывается не более чем эффектом пространственной перспективы.

Продолжительное время казалось, что апатия масс должна искренне приветствоваться властью, этим фантомом праотца, растворившимся в Законах. У власти же сложилось ложное убеждение, что чем пассивнее массы, тем эффективнее можно ими управлять. Однако сегодня последствия этой стратегии оборачиваются против самой власти: безразличие масс, которое она активно поддерживала, предвещает её крах. Отсюда радикальная трансформация её стратегических установок: вместо поощрения пассивности — подталкивание к участию в управлении, вместо одобрения молчания — призывы высказываться. Обратите внимание на характерную предвыборную истерию: от масс требуют, чтобы они подали свой голос; им навязывают избирательные кампании и вовлекают во всевозможные акции; журналисты призывают шуметь в блогах, свободно выражать мнения, высказываться в пустоту, контролировать действующее руководство. Призрак большинства обязан заговорить, но у молчаливого большинства не бывает представителей, способных говорить, выступать рупором идей, — репрезентация расплачивается за свое прошлое господство. Погруженные в свое молчание, массы больше не являются субъектом истории; массы — не инстанция, на которую можно было бы ссылаться, как когда-то на класс или народ. К тому же, это не привычное молчание, которое не говорит; нет, это молчание, которое накладывает запрет на то, чтобы о нём говорили от его имени. Оно, стало быть, является отнюдь не формой отстранённости, а совершеннейшим по своему характеру оружием.

Молчание массы подобно молчанию животных, более того, оно (молчание) ничем не отличается от последнего. Такое молчание невыносимо. Бесполезно подвергать массу интенсивному допросу — она не знает, где истина (на стороне левых или на стороне правых); она не ориентирована на освободительную революцию, она не ориентирована на подавление. Непрерывное воздействие, которое на неё обрушивается, тот невероятный натиск информации, который она вынуждена выдерживать, равносильны испытаниям, выпадающим на долю подопытных животных в лабораториях.

Может, пришло время задуматься над тем странным обстоятельством, что после многочисленных революций, двухсотлетнего обучения масс, несмотря на былую активность газет, партий, интеллигенции (словом, всех сил, призванных воспитать и мобилизовать население), всего несколько сотен человек готовы к активным действиям, тогда как миллионы остаются пассивными? Вполне открыто, без колебаний, заявляющие, что бесплатное порно в интернете, футбольный матч и пиво важнее общечеловеческой драмы. Массы, вот-вот, да и окончательно откажутся от концепции реальности, удалив ее в корзину. Образы реальнее. Реальность могла бы быть, но ее уже нет. Мы наблюдаем переход от мира, который есть, к миру, который может быть. В любом случае, миф дороже, а действительность – ну ее, она там, в криминальной хронике.

Любопытно, что этот и подобные факты никогда не настораживали аналитиков — эти факты, наоборот, воспринимаются ими как подтверждение устоявшегося мнения, будто власть всемогуща в манипулировании массами, а массы (под её воздействием) находятся в состоянии летаргического сна. Нет никакого тайного правительства, конспирологию придумали авторы x-flies, власть ничем и никем не манипулирует, массы не сбиты с толку и не введены в заблуждение. Агенты власти слишком уж торопятся возложить долю вины (за чудовищную обработку масс) на футбол и пивных викингов, а часть ответственности (за это дьявольское дело) взять на себя, чтобы, опять-таки, не расставаться с иллюзией своего величия и силы. Безразличие — врожденная сущность масс, их единственная практика, и говорить о какой-либо другой (подлинной) сущности, оплакивать то, что массами якобы было утрачено в результате зомбирования, смешно и бессмысленно.

Массы не ориентированы на высшие цели. Любое революционное упование на социальные изменения, как оставались, так и остаются утопичной надеждой-мечтой, исключительно по одной причине: массы самыми непостижимыми способами уклоняются от идеалов. Наивны те, кто до сих пор мечтает о перераспределении богатств. Предположим, что теперь между индивидами распределили все, находящееся в распоряжении общества, свободное богатство. И что? Если бы это случилось, они бы в нем утонули, захлебнувшись волной позолоченных монет, да и все. Разумнее всего — вслед за призраком дедушки Фрейда, — этот (не поддающийся анализу) слой разлагающихся остатков смысла рассматривать в качестве ничем не обусловленной данности, из которой просто необходимо исходить.

В сущности же мы (каждый из нас) образуем самую настоящую массу, мыслящую апокалиптическими нарративами, находящуюся в состоянии неконтролируемого страха и смутной тревоги, по эту или по ту сторону здравомыслия.